Нобелевская премия - Страница 55

По причине погрешностей при изготовлении реальный замок неизбежно отклоняется от своего теоретического идеала. Даже если невооружённым глазом ничего не видно, скважины оказываются просверленными не точно по одной оси. Это значит, что штифты заклинивает с разной силой, и таким образом каждый замок предоставляет тебе, так сказать, естественную очерёдность, в которой можно отжимать запорные штифты.

И наконец, все металлы эластичны и упруги. Когда говоришь об этом, многие удивляются. Фактически металлы хоть и не мягкие, но они эластичнее, к примеру, чем резина: если уронить на твёрдую поверхность два шара одинакового веса – стальной и резиновый, то стальной подпрыгнет выше, чем резиновый. Благодаря этой эластичности всякий раз, когда поднимаешь штифт соответствующим инструментом на такую высоту, что линия среза достигает границы между личинкой и корпусом, можно почувствовать слабый, но для тренированных пальцев отчётливо ощутимый толчок. Он вызван тем, что сердечник штифта и охватывающая его скважина отделены друг от друга. И самое важное: если удерживать напряжение сдвига, оно сохраняется.

Другими словами: при таком способе совсем не требуется приводить в нужное положение все штифты одновременно. Можно сделать это по очереди. И как только последний штифт встанет как нужно, замок откроется так, что потом по нему ничего не заметно.

Это основополагающий принцип. Звучит просто, но требуется упорство безумного подростка, чтобы развить необходимое для этого чутьё в пальцах. Мне было тогда тринадцать лет, и я был одержим целью раз и навсегда побороть моего механического врага. Я упражнялся до крови под ногтями. Я неделями видел одни и те же сны – о движущихся штифтах и цилиндрах. Инге всё чаше приходилось заставлять меня есть, и, может быть, лишь из-за этой лихорадки, в которую я себя вогнал, она и решила перебраться в Стокгольм и попытаться выжить в городе.

Но когда мы уходили из того летнего домика, мы уходили через дверь, и я закрыл её за нами на замок. Во времена нашей жизни в городе мне уже не пришлось выбивать стекла в окнах. Я нашёл свой «Сезам, откройся». Это было начало восьмидесятых, и для меня не существовало запертых дверей. Моя карьера взломщика была предопределена.

И, как я уже говорил, нынешние времена полной электроники тоже работают на меня. Традиционные механические запорные устройства сегодня больше не являются прибыльным бизнесом. Даже самые высококачественные замки становятся всё хуже. А замок на двери кабинета доктора Хенрика Оббезена к тому же и не был высококачественным. Я открыл его, не глядя.

Красивый вид открывался отсюда сверху. В моей сегодняшней дневной роли сердитого развозчика пиццы я не мог оценить его по достоинству, но теперь, с наступлением темноты, из такого же тёмного кабинета вид города, погружённого в оранжево-красный и жёлтый свет, ошеломлял.

Я часто переживал такие моменты, как этот. Фаза, когда до дела ещё не дошло. Часы, когда приходится таиться в укрытии, пока не настанет пора из него выбираться. Я сиживал в шкафах для документов, согнувшись в три погибели, балансировал на сиденье унитаза, укрывался в душных бойлерных, неподвижно выжидал под грязным бельём в тележке. В такой фазе следует сохранять спокойствие, безучастно пропускать мимо себя ход времени и готовиться к моменту действия.

Я неподвижно стоял, дыша полуоткрытым ртом. Сохранять спокойствие – это было главное. Я опустил веки и вслушался в тишину. Батареи отопления издавали тихий шорох, одна изредка капала. А это потрескивание – откуда оно? Я снова открыл глаза, осмотрелся и наконец понял, что это, должно быть, наружная облицовка высотного здания деформируется от ночного мороза.

Пять высоток-близнецов возвышались между улицами Сергель и Свеа. Здание, в котором находился я, отражалось в мозаике тёмных стёкол соседней высотки. И там было видно, что на этаже надо мной ещё горел свет.

Я отвернулся и неторопливо обошёл тёмные помещения врачебного кабинета. Хорошее упражнение. Когда я только вошёл, здесь пронзительно пахло средствами дезинфекции; тот запах, что неразрывно связан с зубными кабинетами и вызывает в памяти ужасные часы в зубоврачебном кресле под сверлом бормашины. Но и к нему привыкаешь. Я был уверен, что запах как был, так и остался, но я больше не воспринимал его.

В каждом помещении на стене висели часы, большие, с широкими стрелками, которые были хорошо видны и в темноте. Мне пришлось заставить себя не следить за каждой секундой. Время шло медленно, и это терзало нервы.

Спокойствие? Иллюзорное желание – успокоиться. Ведь это было не нормальное задание, как в старые добрые времена. Здесь речь шла о жизни и смерти. Если сегодня ночью я выйду на след, который связывает «Рютлифарм» с похищением моей племянницы, то в скором или не скором времени последует смерть людей. И Кристины тоже. А что случится со мной, покажет будущее.

Я достал свои тонкие кожаные перчатки и с неторопливой тщательностью натянул их. Не повредит немного поупражняться.

Пробежался пальцами по письменному столу, выдвинул ящики, полистал картотеку и документы. Доктор Оббезен был аккуратный человек. Он хранил отдельно квитанции бензоколонки, счета за материалы и ресторанные счета. В нижнем ящике он держал рубашку, тщательно сложенную, в пакете из прачечной на Сергельгатан. Рядом лежали два галстука, запасные очки и огромное количество визитных карточек.

Я с любопытством порылся в историях болезни, но скоро прекратил, поскольку мало понимал в сокращениях, принятых в зубном врачевании, и не знал, что кроется за каракулями В4, GKr или fem+6m.