Нобелевская премия - Страница 82

– Может быть, – сформулировал я последнюю пришедшую мне в голову гипотезу, – они ограничились тем, что прослушивают твой телефон. В этом случае жучок можно установить где угодно на линии. Хоть в щитке, я не знаю. Но это я не могу обнаружить так, чтобы не показалось странным возможному наблюдателю за домом.

Ганс-Улоф преданно кивнул.

– И что ты собираешься делать дальше?

Я направился к своей картонной коробке и достал оттуда кассетный магнитофон и немного мелочей из электроники.

– Сейчас я подключу это к телефону. Как только похитители Кристины снова позвонят, тебе достаточно будет нажать на кнопку, и разговор запишется. – Я достал отвёртку и принялся откручивать винты с корпуса телефонного аппарата.

Ганс-Улоф скептически следил за моими действиями.

– И что толку от этого?

– Если соответствующими техническими средствами приглушить голос и усилить фоновые шумы, – объяснил я, – можно что-нибудь и расслышать. Что даст указание на то, где они держат Кристину.

– И ты можешь это проделать?

– Я – нет. Но я знаю человека, который это может.

– А. – Кажется, на Ганса-Улофа это произвело впечатление. Я не стал говорить ему, что человек, который это умеет, в настоящий момент как сквозь землю провалился.

Пока я устанавливал внутрь телефона электронные прибамбасы и соединял их с магнитофоном, наш разговор каким-то образом вышел на Софию Эрнандес Круз. Я совершенно безобидно между делом сказал, что всё ещё не понимаю, что она, собственно, исследовала.

Лучше бы я не заикался об этом, потому что Ганс-Улоф тут же начал фонтанировать, как дыра в плотине. Сперва он пустился объяснять мне устройство мозга с такими подробностями, будто я был дикарь, только что вышедший из джунглей. Потом он, видимо, сообразил, что я не настолько туп, и начал забрасывать меня специальными терминами – такими как таламус, гипоталамус и амигдала, – и разглагольствовать латинизированными фразами о процессах, которые где-то там происходят.

– Не существует восприятий, нейтральных по отношению к чувствам, – заключил он наконец, – поскольку все восприятия сперва проходят через амигдалу и таламус и только после этого перерабатываются.

– Надо же! – сказал я, прокладывая телефонные провода так, чтобы все звонки сперва проходили через моё подслушивающее устройство.

– Давно известно, – продолжал Ганс-Улоф, – что мозг встроен в тело таким образом, что не имеет смысла рассматривать его отдельно и независимо от тела. С одной стороны, существует автономная нервная система, симпатикус и парасимпатикус, которые управляют существенными функциями организма; с другой стороны, функции нейронов находятся во взаимодействии с гормональными процессами в организме. – Он смолк, видимо, чтобы перевести дыхание, что ведь тоже было не такой уж несущественной функцией организма. – И это исследует София Эрнандес.

– Что? Гормоны? – переспросил я.

– Не сами гормоны, а способ, каким они взаимодействуют с нервной системой. Раньше знали только общие взаимосвязи. Если, например, уровень адреналина в крови высокий, человек становится раздражителен и легко впадает в ярость. Такие вещи. Но как именно это происходит, где гормон приступает к делу, что он делает и так далее, этого не знали.

Вроде бы всё должно было функционировать, и я начал снова устанавливать на телефон корпус.

– Я читал, что её опыты оспаривались. Почему, собственно?

– Потому что она исследовала не способ действия адреналина, – сказал Ганс-Улоф, покашливая, – а способ действия сексуального гормона.

– Звучит весело, – сказал я, вставляя отвёртку в углубление, которое дизайнер предусмотрел для крепления корпуса.

– И как нарочно, в католической Испании. Свыше двадцати лет назад. Это был скандал.

– И как же она это делала? – спросил я, закручивая винты. – Устраивала оргии и при этом брала у людей пробы крови, так, что ли?

Ганс-Улоф опять покашлял и потёр подбородок, подыскивая слова. Казалось, ему самому было не по себе.

– Сперва я должен объяснить тебе, как выглядит процесс испытаний.

– Валяй, – сказал я, закрепляя последний винт и ставя телефон на место. С виду всё было хорошо. Но надо было, разумеется, его проверить.

– София Эрнандес применяла ПЭТ, это аббревиатура позитронно-эмиссионной томографии. Этот метод делает возможными замеры в миллиметровой области и с промежутком меньше минуты, что очень хорошо. Но он требует, чтобы череп испытуемой персоны был зафиксирован. Испытуемый сидит в кресле, вся измерительная аппаратура – огромная установка – стоит позади него, и голова зажата как в тиски. Нельзя шевельнуться.

Я попытался представить себе это. Почему-то мне вспомнился тюремный парикмахер; вот кому пригодилась бы такая установка. Он всегда ужасно нервничал, если случалось двинуть головой в неподходящий момент.

– О'кей, – сказал я, – и потом?

– При таких опытах перед испытуемым устанавливают экран, на нём появляются, например, слова, которые тот должен запомнить. Когда он это делает, прибор замеряет активность его мозга. Это обычный метод, и официально испытания, которые проводила София Эрнандес, были дополнением к серии лекций. Но на самом деле она построила измерительное устройство, которое регистрировало не процессы в головном мозге, а лежащие глубже процессы в мозжечке, в таламусе, в лимбической системе и в амигдале.

– Но и это мне не кажется предосудительным.

– Измерения, которые были для неё важны, она предпринимала в тот момент, когда якобы поправляла измерительные зонды на голове испытуемого, – Ганс-Улоф тискал свои ладони. Кажется, ему действительно было неловко. – Ты должен иметь в виду, что в это время она была наедине с испытуемым студентом. Такие измерения делают в подвальных помещениях, надёжно изолированных от всех возможных помех. Студент сидит в кресле, голова его зажата, так что у него не особенно много выбора, куда смотреть. Перед ним, как я уже сказал, экран, на котором появляются комбинации букв. Он вроде бы уже начал запоминать, но через пару минут София Эрнандес говорит, что с зондами что-то не в порядке. Она выходит из-за машины, чтобы поправить зонды, и при этом так склоняется над студентом, что он поневоле заглядывает в вырез её лабораторного халата. – Ганс-Улоф смолк.