Нобелевская премия - Страница 64

– И что потом? Как ты ушёл от них?

– О, – сказал я, помедлив, – это долгая история. И не особенно доблестная. – Нет, решил я, это я ему рассказывать не буду. Кому угодно, но только не отцу моей племянницы. – Боюсь, тебе придётся подождать, пока я напишу мемуары.

– Обстоятельства таковы, что я, может, и не доживу до этого.

– А я их никогда не напишу.

В его голос вкрался странный дрожащий звук.

– Вот это я сейчас не хотел бы слышать.

Я чуть не извинился перед ним, но успел затормозить, вспомнив Ингу и то, что он, напившись, убил её, въехав в дерево.

– Я ещё погожу, коли так, – сказал я.

– Извини, что-то мне стало совсем плохо. Значит, ты был на волоске? Гуннар, ты последняя надежда Кристины, не забывай об этом!

– Об этом я не забываю ни на минуту, можешь не сомневаться.

– И что ты собираешься делать теперь?

Я разглядывал окно, такое мутное и пыльное, будто его не мыли годами.

– Пока не знаю точно. Но в любом случае, больше я не стану действовать так опрометчиво.

На другом конце возникла пауза.

– А это было опрометчиво?

– Да, очертя голову.

– И в этом причина? Ну, что нагрянула полиция?

– Нет, – пришлось мне признаться. – Если бы это было так, тогда я хотя бы знал, что я сделал неправильно.

– Я имел в виду только… Боже мой, я даже думать не могу об этом. Гуннар, я прошу тебя! У Кристины каждый день на счету, каждый час. И ты не можешь действовать строго по предписаниям и по учебнику.

Сама мысль о том, что возможен учебник по промышленному шпионажу, была настолько абсурдной, что я невольно рассмеялся.

– Его ещё кто-то должен написать, успокойся. А единственное предписание, какое я знаю, это не попадаться. Особенно мне. Если я остаток своих дней проведу в каталажке, то никому не смогу помочь, ни Кристине, ни тебе.

– Обо мне и речи нет.

– Для тебя я бы и не лез из кожи вон, если хочешь знать. – Подло было говорить такое, но мне от этого стало легче. – Я просто должен быть осторожным. В полиции наверняка есть люди, которым не по нутру, что я уже на воле, и которые только того и ждут, что я ошибусь, нарушу правила для поднадзорного или… – Тут я внезапно спохватился: – Чёрт! Какой у нас сегодня день? Среда?

– Да.

Я выудил свои часы. Без четверти одиннадцать.

– Через полчаса я должен быть, как штык, у моего надзорного куратора. А Фаландер, если трезв, то не в духе и опоздания не простит. Итак, перекладывай свои бумажки дальше, я позвоню, если будет что-то новое.

Я отключился и нырнул в свою одежду.

Сколько я его знаю – а знаю я его уже давно, – Пер Фаландер всегда был лучшим клиентом системы рюмочных. Чтобы чувствовать себя более-менее сносно, ему необходим был алкоголь в таких количествах, которые для другого могли стать смертельными. Но по-настоящему пьяным я его при этом никогда не видел. До такой кондиции, я думаю, он доходил только в уединении своей квартиры.

Естественно, его зарплаты социального работника для этого было слишком мало. Поэтому он вымогал деньги из своих подопечных и развил удивительную ловкость в том, чтобы это не выглядело вымогательством. Например, мне он никогда открыто не грозил, что подаст на меня плохие сведения и тем самым снова вернёт меня за решётку. Я не знаю также никого, с кем бы он так обошёлся. Однако мне всегда было ясно, что он мог это сделать и сделал бы, если бы я оказал какое-то сопротивление.

Но я и не собирался оказывать сопротивление. Мне было семнадцать, когда я столкнулся с ним впервые, и мир промышленного шпионажа, в который он меня ввёл, поначалу безмерно привлекал меня. И то, что он хочет огрести и свою долю, мне было ясно с самого начала.

И с другими поднадзорными он умел прийти к взаимопониманию, с выгодой используя их способности, однако возможности легального их использования предоставлял редко. По логике, Пер Фаландер в качестве куратора и помощника по устройству и адаптации бывших арестантов давал самую плохую статистику рецидива. Уже одно это должно было бы насторожить социальные службы; возможно, и настораживало – только не имело никаких последствий. Ибо система хоть и говорила много о заботе и поддержке, но на самом деле была равнодушна к судьбе очевидно бесполезных людей; она опекала и поддерживала только саму себя.

Я опоздал на четыре минуты, но он оставил это без комментариев. Его контора помещалась всё там же, что и двадцать лет назад: тесная комната с бессмысленно высоким потолком и видом на серое здание с серыми окнами, за которыми скрывались, скорее всего, такие же конторы. Но, к моему удивлению, отсюда исчезла тёмная, обшарпанная мебель, которая ассоциировалась с Фаландером так же неразрывно, как вечный запах мятных пастилок, и на её месте оказалась светлая, лёгкая на вид обстановка. На подоконниках стояли комнатные растения, и вид имели даже не чахлый; а я и не знал, что Фаландер умеет обращаться и с водой.

– Никогда бы не подумал, что увижу тебя так скоро, – сказал Фаландер, извлекая из шкафа моё пухлое дело, и мы сели.

– «Скоро» – не совсем то слово, какое пришло бы мне в голову при мысли о шести годах, – ответил я.

– Да, верно. Я просто не подобрал другого.

Он изменился. Раньше он всегда завязывал волосы в конский хвост, и когда я видел его в последний раз, в хвосте появились первые седые прядки. За это время он совсем поседел и волосы стриг коротко, отчего парадоксальным образом казался даже моложе. У Фаландера была броская внешность, легко запоминающаяся, его узнал бы кто угодно. Неудивительно, что ему приходилось привлекать помощников; если бы он орудовал сам по себе, он провалил бы любую тайную операцию.