Нобелевская премия - Страница 44

Другими словами, те, кому назначено к врачу, едут на лифте самостоятельно.

А люди, которые покидают здание, вообще не контролируются.

Это было уже что-то.

На Кунгсгатан по-прежнему были чайные магазины и кондитерские, которые я помнил по старым временам, но между ними затесалось столько салонов связи, что можно было подумать, будто телефоны стали основным продуктом питания. Я немного заблудился, и мне пришлось вернуться, чтобы обнаружить среди всех этих пёстрых магазинных фасадов вход в дом, который я искал.

Адвокатская контора Мортенсона – значилось на одной из медных табличек, живописно покрывшихся патиной. Рядом висели таблички и других фирм, одна – приёмной психолога, которая была здесь и прежде, и одна – фирмы программных продуктов, которой раньше не было.

Чёрная доска в вестибюле всё ещё была цела, и я мог бы поспорить, что бумажка домоуправления с расписанием, когда запираются двери, была та же самая, что провисела здесь уже лет двадцать и на тот момент, когда я впервые пробегал мимо неё.

Внизу доски кто-то пришпилил ярко-красный листок ксерокопии, на котором частный пансион неподалёку предлагал комнаты с завтраком на срок, кратный неделе. Ванна и туалет общие – это, правда, не обещало большого комфорта, но цена была довольно сносной.

Я проследовал дальше. Узкая деревянная лестница скрипела всё так же на тех же самых местах. Всё тот же запах наполнял лестничную клетку, пахло мастикой для полов, дымом сигар и чем-то неопределимым, и на одну бесценную минуту мне показалось, что Инга не умерла, а ждёт меня в нашей квартирке в Сёдертелье на юге Стокгольма.

Мортенсон защищал меня в моём первом – в качестве промышленного шпиона – процессе. Это было в тот год, когда убили Улофа Пальме и во всех залах суда царила почти осязаемая нервозность. Тем не менее ему удалось больше чем наполовину скостить срок, какого требовал прокурор, а через половину оставшегося меня выпустили под надзор, так что я отделался двумя годами за решёткой. Но после оглашения приговора Мортенсон сказал мне: «В следующий раз я не стану защищать вас, Гуннар. Ваш случай – безнадёжный; вы только испортите мне статистику. Для всего остального, если вам потребуется адвокат, приходите, я к вашим услугам, но только не тогда, когда попадётесь».

Мне понадобилось много времени, чтобы понять, насколько он был прав со своей оценкой. Ибо, как уже сказано, я люблю своё ремесло.

Контора находилась на третьем этаже, и здесь, казалось, время тоже остановилось. Просторная приёмная с деревянными панелями, мрачные холлы, отходившие налево и направо, солидные двери из красного дерева и целые полки законодательных томов, переплетённых в кожу, – всё было в точности таким, как когда-то.

Только в приёмной сидела другая дама.

– Несколько лет назад я депонировал здесь запечатанный конверт, – сказал я ей. Она была молода, на ней был костюм строгого покроя, который делал её старше, и лицо её осталось совершенно невозмутимым. – Я хотел бы его сейчас забрать.

– Ваше имя?

– Гуннар Форсберг.

– И когда вы его депонировали?

– В 1996 году.

Наконец-то – хоть и незаметно – она повела бровью.

– Минуточку, пожалуйста. – Она обратилась к своему компьютеру, хотя раньше здесь вполне обходились пухлой амбарной книгой. – Да, у меня тут значится соответствующий взнос, – подтвердила она наконец, посвятив поискам в пять раз больше времени, чем его ушло бы на вышеупомянутую амбарную книгу.

– Это утешает, – сказал я, что не вызвало у неё ни тени улыбки.

В этот момент в глубине помещения открылась одна из солидных дверей, и оттуда возник Мортенсон собственной персоной, все такой же толстый, и хорошего парикмахера за минувшие шесть лет он тоже не нашёл.

– Чёрт бы меня побрал, если это не Гуннар Форсберг, – прорычал он, по-медвежьи переваливаясь ко мне, и протянул мясистую руку. – Что это вы здесь делаете? Я не собирался лицезреть вашу вечно угрюмую физиономию раньше 2008 года.

Этому Туве Мортенсону не требовался никакой компьютер, весь банк данных был у него в голове.

– Шведская корона соблаговолила отпустить меня отбывать остаток срока условно, под надзором, – ответил я.

Он помахал папкой, которую держал в руке.

– А, смотри-ка. Своеобразные инициативы нового министра юстиции. Они и вас коснулись? Интересно.

– Вы находите? – ответил я вопросом.

– Это лишь моё личное мнение. Ибо, с другой стороны, какое мне дело, ведь мне, по счастью, не пришлось вас защищать последний раз. А что досточтимый коллега Линдеблат скончался в этом году, вы слышали?

Я признался, что это как-то прошло мимо меня, и оставил при себе, что мне это совершенно безразлично. Эрик Линдеблад не только провалил мой процесс, он потом показался в тюрьме всего один раз, единственно для того, чтобы сообщить мне, что не видит смысла в апелляции. Что означало конец наших адвокатских отношений.

– Да что вы, не слышали? Трагический случай, крайне трагический. Он на старости лет влюбился в одну молоденькую штучку, к тому же свою клиентку, расстался с женой и так далее и тому подобное, развод, скоропостижная свадьба с этой девицей, и три недели спустя – смерть. Хорошо, как всегда, осведомлённые круги хотели представить все в таком свете, что его хватил инфаркт в новобрачной опочивальне, ну, да это обычные в таких случаях слухи, я думаю. – Мортенсон слегка ткнул меня папкой в грудь. – И какие у вас намерения? Вы уже созрели для того, чтобы встать на праведный путь?

– Предлагаю, – неторопливо сказал я, – чтобы каждый из нас думал о своих проблемах. Способствует долголетию.