Нобелевская премия - Страница 33

Я откинулся на спинку стула, оглянулся удостовериться, что дверь позади меня всё ещё закрыта, и скрестил руки.

– Общество – это заговор верхов против низов. Припоминаешь? Мы не раз об этом говорили. Ты никогда не хотел это признать. Ты всегда упорствовал в своей детской вере, что мир, в основном, в порядке. Разве что встретится кое-где пара-тройка злых людей, которых просто надо образумить. – Я наставил на него указательный палец, словно пику. Я говорил ему это сто раз, но скажу и тысячу, если надо. – Теперь ты узнаёшь на собственной шкуре, что я был прав. Твоя Нобелевская премия – только фасад. Ты не знаешь, как давно ею манипулируют. Я готов спорить, уже очень давно. Твоя испанская профессорша – тоже лишь пешка в предрешённой игре, как и ты. Ты сходил не так, как было задумано, – что ж, для этого у них есть люди, которые выполняют грязную работу. Теперь ты ходишь по струнке. Для них не составит труда вообще выбросить тебя из игры, если нельзя по-другому. Как они выбросили из игры этого журналиста. Он умер, потому что стал опасен. Он сам тебе это сказал. Всё переплетено снизу доверху, до самых верхних этажей. Скажешь, нет? Ведь это так?

Ганс-Улоф нехотя кивнул.

– Да.

– То-то. Теперь ты это видишь? Веришь мне наконец, что всё так, как я всегда говорил?

Он снова кивнул, скривившись.

– Хорошо, – сказал я. – Но именно поэтому ещё остаётся надежда. Ибо, хочешь ты это признавать или нет, но ты тоже один из тех, кто наверху. Благодаря твоему положению профессора, члена Нобелевского комитета и так далее, ты принадлежишь к ним – не к самому узкому кругу, не к реально власть имущим, но хотя бы к краешку этой области доступ у тебя есть. Ты имеешь влияние, какого нет у рядового человека. В одном месте шепнуть кому-то на ушко, в другом взыскать ответную услугу – и такой пустяк, как досрочное освобождение одного осуждённого, уже не проблема.

– Этого я не могу себе представить. При всём желании. Ты сильно переоцениваешь мои возможности.

– О нет, это ты их недооцениваешь. Поскольку ты ещё никогда не пытался сделать это. А никогда не пытался ты потому, что не хотел признавать, в каком мире мы живём.

Ганс-Улоф открыл рот, снова его закрыл, и так несколько раз. Он был похож на толстую рыбу, хватающую ртом воздух. Потом прохрипел:

– Ты говоришь, сам не зная что… Легко сказать «шепни кому-то на ушко». Кому на ушко? И что я могу шепнуть? Ведь у меня должны быть какие-то аргументы, а?

– Ой, только не прикидывайся! – Несмотря на то, что с ним случилось, он явно все ещё не схватывал правила игры. – А государственный секретарь в министерстве юстиции, например, с которым ты знаком со студенческих лет? Как, бишь, его зовут? Сьёландер? Очень даже ушко, в которое ты мог бы шепнуть. А аргументы? Да какие угодно. Можешь сказать, что твой шурин отсидел уже шесть лет, то есть половину срока. Самое время при хорошем поведении подумать о досрочном освобождении. Или даже о помиловании, почём мне знать.

– Вот только «хорошего поведения» не было.

– Ну, это как сказать.

Ганс-Улоф смотрел перед собой стеклянными глазами.

– Я не могу себе представить, чтобы это сработало.

– Хорошая возможность расширить границы воображения.

– И потом? Что ты сделаешь такого, чего не смог бы я?

Я почувствовал, что моё терпение на исходе.

– Ганс-Улоф, я пытаюсь представить себе, как ты взламываешь замки, спускаешься на верёвке по стене дома или крадёшься с фонариком по тёмным офисам. Но, честно говоря, это превышает силы моего воображения.

Он снова посмотрел на меня со своим идиотским, огорошенным выражением.

– А, вон что. Так это делается.

Совершенно очевидно, что он, хотя уже лет пятнадцать знал, какой профессией я занимаюсь, никогда не задумывался о том, как выглядит практическая деятельность промышленного шпиона.

– Да, – кивнул я. – Так это делается. И, как я понимаю, добавится ещё несколько задач, которые и для меня представляют полную новизну. Например, заставить кого-то говорить под дулом пистолета. Кого-то и убить, если придётся. – Я нагнулся вперёд. – Неужели ты не понимаешь, что я, может статься, козырная карта в твоём рукаве, о которой они не подозревают? Если мы будем действовать достаточно быстро, мы победим в этой игре раньше, чем они поймут, что происходит.

Он смотрел на меня с недоверием.

– Ты мог бы кого-нибудь убить?

– Похитителей Кристины? Не поколебавшись ни секунды.

Ганс-Улоф отвёл взгляд, рассматривая тускло-серый пол и блёклые крашеные стены.

– Не знаю, – пролепетал он. – Всё это какой-то кошмар. Если бы знать, как я попал в такое положение. Что я сделал не так?..

Он начал действовать мне на нервы.

– Тебе неясно, почему ты тянешь резину? – грубо спросил я. – Могу объяснить. Ты тянешь резину, потому что никак не хочешь признать, что всё это время я был прав, а ты нет. Ты знаешь точно, что если будешь делать то, что я сказал, и тем самым освободишь меня, тебе придётся принять тот факт, что мир действительно плох, что правительства, да и вообще вся власть, коррумпированы до мозга костей, что на самом деле миром правят большие деньги. Это они дёргают за ниточки за ширмой правового государства и демократии. Другими словами, тебе придётся признать, что до сих пор ты верил в аиста и Санта-Клауса. А этого тебе не хочется. Потому ты и тянешь резину.

– Да. Может быть. – Он вздохнул. – Но знаешь, хоть ты всё и разложил по полочкам и для тебя всё ясно, как день, мне всё это кажется нереальным…

Нет, он подействовал мне на нервы. Я резко встал.