Нобелевская премия - Страница 28

– Но для этого всё же существуют газеты! – воскликнул Ганс-Улоф. Он отодвинул в сторону свое остывшее, почти нетронутое блюдо. – Разве это не функция средств массовой информации – выставлять на всеобщее обозрение такие безобразия? Напишите статью! Разоблачите махинации «Рютлифарм»! Вызовите скандал, какого свет не видывал!

Бенгт Нильсон задумчиво кивал, и это выглядело бы почти ободряюще, не будь его лицо при этом таким серым.

– Это не так просто, – произнёс он медленно, почти страдальчески.

– Разумеется, непросто. Было бы просто, я бы и сам мог это сделать.

– Нет, вы не понимаете. Эти люди, о которых я только что говорил, ведь они купили, естественно, и газеты. Они покупают в последнее время прежде всего газеты. Радиостанции. Телевизионные станции. Интернет-службы. Всё, при помощи чего можно оказать влияние на общественность.

Ганс-Улоф растерянно моргал.

– Но не в Швеции же.

– А вы как думали? Естественно, и в Швеции.

– У нас? Как это может быть? До недавнего времени здесь всё было в большей или меньшей степени государственным. Да что вы, во времена моей юности Швеция была чуть ли не социалистической страной.

Нильсон подвигал свои очки.

– Мне не хочется об этом говорить, но ваша юность осталась уже далеко позади. Сегодня можно купить всё, даже государства и правительства. В том, что наша полиция – уже соучастники в деле, вы сами имели случай убедиться. Почему же вы думаете, что главные редакторы или государственные министры стоят в стороне?

– Но ведь нельзя запретить вам написать статью?

– Да мне это только что запретили. Речь шла о другом, но меня совершенно недвусмысленно поставили на место.

– О другом? О чём именно?

Нильсон потёр ладонью рот.

– Лучше вам этого не знать, поверьте мне.

Ганс-Улоф бессильно обмяк.

– Что же мне делать? Я-то надеялся, что вы сумеете мне помочь…

– Да. Я… я испробую все средства, – нервно сказал журналист. – Ещё не всё у них под контролем, во всяком случае, насколько я могу судить. Есть кое-какие возможности. Конечно, не в моей газете, но я знаю людей, которые… Но этим я не хочу вас грузить. Вам лучше знать об этом как можно меньше.

– Значит, вы даёте мне слово? – дрожа спросил Ганс-Улоф.

– Слово даю, – кивнул журналист. – Я найду способ предать гласности вашу историю. И найду его скоро. В ближайшие дни. – Он достал записную книжку. – Мы должны договориться, как нам контактировать. Для верности будем исходить из того, что ваш телефон прослушивается, а почта прочитывается. Не говоря уже о и-мэйлах, их-то могут читать все кому не лень.

– А, вон что. Да, – Ганс-Улоф задумался. Постановка вопроса была непривычной. – Может, мы могли бы условиться об определённом времени, когда я буду находиться у другого телефона? Я думаю, уж весь-то институт они вряд ли могут прослушивать, а?

– Да, это и мне представляется маловероятным. У вас есть какое-то предложение?

Ганс-Улоф достал свою записную книжку и полистал ее.

– Вот тут у меня номер телефона кафетерия. Туда случается иногда звонить и заказывать кофе, когда у меня гости.

– Хорошо. – Нильсон аккуратно записал себе номер. – Вы можете завтра утром, в десять часов, быть там, не вызывая подозрений?

Это не было проблемой. В десять он и без того иногда заходит в кафетерий, сказал Ганс-Улоф.

– Я позвоню в десять, плюс-минус пять минут, и спрошу вас. Вы к тому времени уже должны запастись парой-тройкой других телефонов и иметь их наготове, чтобы мы могли договориться и на следующие дни.

– Понял. Хорошо.

– А пока что ничего не предпринимайте по своей инициативе, это важно. Вы не представляете, куда и как далеко эти люди уже проникли. Это уму непостижимо, поверьте мне. Каждый отдельный шаг мы должны обсуждать вместе.

Ганс-Улоф понимающе кивнул. Хотя он представлял себе этот разговор иначе, внутри он всё же ощутил некую уверенность.

– Пообещайте мне не забывать, что речь идёт о жизни и здоровье моей дочери.

– Ни на секунду, – ответил Нильсон и спрятал свою записную книжку.

На этом они расстались, оставив почти нетронутой еду и две пустые бутылки из-под пива на столе под картинкой, изображающей карту таро «справедливость».

В этот вечер ему удалось поговорить с Кристиной. Она говорила несобранно, рассеянно, рассказывала о прочитанной книге настолько бессвязно, что Ганс-Улоф так и не смог взять в толк, о чём речь. Он спросил, хорошо ли с ней обращаются.

– Да, они обращаются со мной хорошо, – ответила Кристина, и в её голосе звучала мечтательность. – Они готовят мне еду и укрывают меня от полиции.

– Что-что они делают? – переспросил Ганс-Улоф, и мурашки пробежали у него по всему телу.

– С ними я могу ничего не бояться. – Она говорила нараспев, таким тоном, что он впервые заподозрил, не держат ли её под наркотиками. – Если полиция нас обнаружит, нам всем конец, но эти дяденьки говорят, что не дадут меня в обиду.

– Что? – вскричал Ганс-Улоф. – Кристина, это глупо! Ты не должна бояться полиции; она тебя…

Но тут, как и всякий раз, в трубке возник сиплый голос, говорящий только на плохом английском. Всегда одни и те же слова:

– На сегодня достаточно, профессор Андерсон. Мы вам позвоним. – И отключился.

Ганс-Улоф положил трубку так осторожно, как будто она была фарфоровая. Так больше не могло продолжаться. Что-то должно было произойти. И произойти скоро.

Глава 15

На следующее утро Ганс-Улоф, как обычно, сидел за своим письменным столом, но то и дело смотрел на часы и ждал, когда же будет десять. Единственное, что он смог сделать – это найти в институтском справочнике несколько подходящих телефонов и записать их на бумажку. Бумажку он сунул в карман, чтобы достать, когда понадобится, и несколько раз потом проверял, не потерял ли ее. Потом он бессмысленно перекладывал на столе папки и бумаги, и в девять часов двадцать минут, слишком рано, вышел из кабинета.